Мирослав Маринович – диссидент, один из основателей Украинской Хельсинской группы, который в 1977 году был осужден 7 лет заключения и 5 лет ссылки. Сесь лет он пробыл в тюрьме и еще три – в ссылке, поскольку Горбачев помиловал его и еще двухсот заключенных. На Форуме издателей он рассказал про преступления коммунизма, Информер.od.ua делится с вами его мыслями.
В моем опыте отражена главная дилемма того времени – борьба между двумя инстинктами. Инстинктом самосохранения, который очевиден. В советское время это звучало так – “не высовывайся, потому что следят, потому что срежут тебе голову». Если вы прочитаете воспоминания о начале советской власти, то увидите там ужас людей, которые вдруг начали осознавать, что это пришла страшная власть, от которой очень трудно скрыться. И попытки спасти себя и свою семью были абсолютно понятными. С другой стороны – инстинкт моральный, голос совести. Это естественное стремление человека делать добро. Это тоже инстинкт, который дается от рождения. И борьба этих двух инстинктов порождала целые типы людей. Если ты доверялся почти исключительно инстинкту самосохранения – это тип гомосоветикуса, человека, который прячется в маленькую щель, чтобы уберечься от зла. Если побеждал инстинкт моральный, тогда появлялись диссиденты, борцы, участники сопротивления. Там целая палитра людей с разными идеологическими убеждениями. Но эти люди преодолевали страх, инстинкт самосохранения и шли на жертву.
Проблема коммунизма не решена и сегодня. Каждое поколение дает новые параметры этой дилеммы. Это как комета Галлея, которая время от времени, вращаясь вокруг Солнца, приближается к Земле. Сегодня украинское правительство застряло в проблеме безопасности: как не раздразнить Россию, как сделать так, чтобы она не пошла на полное уничтожение Украины, с одной стороны, а с другой – как уберечь ценности, за которые уже дважды стоял Майдан. Это опять борьба между инстинктом самосохранения и инстинктом моральным.
Одна из причин того, что сегодня та давняя дилемма возродилась, заключается в том, что мы не осудили преступления коммунизма. В начале 90-х годов меня поразили слова Конрада Аденауэра: «Коммунизм можно преодолеть не военным путем, не экономическим, не любым другим. Коммунизм преодолеет только убежденное христианство». Был ли он прав? Советский Союз рухнул, но преодолели его не убежденное христианство, а Рейган с твердой политикой, угроза звездных войн, экономическая несостоятельность Советского Союза выстоять в гонке вооружений. Аденауэр не слишком был прав, если говорить о коммунизме как о политическом феномене. Политически расправиться с коммунизмом было достаточно легко. Хотя сейчас и существуют те партии, мы понимаем, что политически коммунизм сошел с арены. Но в духовной сфере проблема остается.
Зададимся вопросом: откуда вырастает Янукович? Я уже не говорю о Кравчуке, Кучме – они были свеженькими, только что вышли из коммунизма. Янукович появился из реинкарнированного коммунизма. Из коммунистической элиты, которая изменила флаги и риторику. Янукович, в принципе, не питал большой любви к коммунистической партии, но по сути был таким же, и даже усовершенствовал коммунистические методы, доведя их до грани цинизма. В коммунистическое время еще некоторые вещи прятались за идеологической ширмой – добропорядочности, морали. Здесь уже никакой морали не было, была только бандитская психология. Еще выразительнее – откуда вырастают рожки Путина? От него пахнет чекистским вонью. Он вырос из того нераскаяния, из тех преступлений, которые остались без нашего внимания.
Что заставило людей изменить отношение к тем преступлениям, отстранить их? Для всех нас не стоял вопрос прошлого и наказания за него. Мы хотели нового общественного договора. Представляли себе, что можно подвести черту. Мне лично казалось, что преступление коммунизма настолько очевидно, что даже сами коммунисты это понимают, и они сами подведут черту, начнут жить другой жизнью. Кроме того, у меня было ощущение, что преступление коммунизма настолько велико, что его можно сравнить с преступлением Каина. А, как известно из Библии, его преступление не подлежит человеческому осуждению. Человеческое осуждение может исказить сам процесс суда. Я считал, что, если нам удастся духовно преодолеть коммунизм, то мы сможем обойтись без формального юридического суда. Это было, отчасти, ошибкой, так как коммунистические преступления обернулись преступлениями Кучмовского периода – Гонгадзе как символ. Преступления Кучмовского периода, несмотря на лозунг «Бандитам – тюрьмы», не были осуждены во времена Ющенко. Уже через месяц-полтора политические преступники стали оппонентами, которых уже нельзя было преследовать, потому что это преследование за убеждения. Преступления Януковича также вырастают из неосужденных преступлений прошлого. Мы никак не можем запустить механизм верховенства права. Особых успехов нет и после Революции Достоинства. Все еще неприкосновенны, люди, которые по причинам политической целесообразности оказываются вне правосудия.
Как должен происходить суд над коммунизмом? Я не знаю, я не юрист. Но я знаю одно: я лично не нуждался в том, чтобы видеть коммунистов за решеткой, но отсюда не следует, что действия преступников не должны быть квалифицированы как преступные. Здесь есть большая ошибка нашего общества, мы не назвали действия коммунистов в судебном порядке преступными. Понятно, что многих из виновников нет в живых, но их действия должны быть квалифицированы как преступные с тем, чтобы каждый, кто будет их воспроизводить, автоматически попадал в категорию преступника.
Так как мы упростили ситуацию, и возвели коммунизм к политическому феномену, мы забыли о том, что существует этическое измерение. Первое, что приходит в голову, – это этическое измерение, связанное со Второй мировой войной. Случилось так, что в 1939 году Вторую мировую войну начали два монстра – нацистский режим Германии и большевистский режим Советского Союза. Затем один из монстров повернул свои зубы против другого. Вышла большая путаница, из которой мир не может выпутаться до сих пор. Как относиться к Советскому Союзу? Он победитель над нацизмом. Вспоминать ли ему то, что он начал войну? На Западе считали, что не надо. Его участие и страдания во Второй мировой войне фактически дают моральное право закрыть глаза на преступления ГУЛАГа, преступления в Соловках, сталинские чистки. Но тогда получается, что мы имеем двойные стандарты для оценки преступлений Второй мировой войны. Крик людей, которых пытали в застенках гестапо мир услышал, а крик людей, которых пытали в тюрьмах НКВД, не слышит. Мало того, есть понятие коллаборационизма с нацистским режимом, но нет с коммунистическим режимом. Почему? Потому что коммунистический режим поборол нацистской. Солдат советской армии, который напал на Финляндию, – нарушитель, преступник. Он нарушил международное право. Но тот же солдат, повернул оружие против нацистского режима, – спаситель человечества. И действительно спаситель, потому что нацистский режим – это зло. Но не забывайте, что в Бресте оба подали друг другу руки.
Хорошо, что в странах, которые были в СССР и сейчас находятся в Европе, происходит переосмысление. Появился замечательный фильм, где показывается идентичность этих двух тоталитарных систем. Но в начале Европа реагировала очень интересно. На одной из конференций, где выступили ученые из Латвии и где уравнивали нацистской и коммунистический режимы, часть участников в знак протеста вышли из зала, так как считали, что уравнивать эти два режима невозможно. Нацистский режим – это абсолютное зло, коммунистический – хорошая идея, которую славяне испортили. Это хорошая идея в Италии, Франции. Коммунисты были даже неплохими мэрами, и Европа не воспринимала коммунизм как зло.
Однако выдающийся ученый Тимоти Снайдер, ученый с западной вероятностью, написал, что есть разница в исторической памяти Западной и Восточной Европы, и что Восточная Европа пережила два тоталитаризма. С этим Западная Европа не может не считаться. Но все равно созревание Западной Европы идет очень медленно. Мы не сможем выйти на нормальное осмысление Второй мировой войны, если не сойдемся на какой-то одной этической шкале: что хорошо, что – плохо; что преступно, что – не преступно. Иначе всегда иронически будет звучать фраза польского философа Лешека Кулаковского: «Разве заключенный, который погиб на Колыме, должно быть счастлив, что он погиб не в Дахау?». Эта фраза ставит нас перед большой проблемой.
Какая последовательность в этих вопросах на Западе? Меня поражает, что, когда Западная и Восточная Германии объединились, Хонеккер предстал перед судом. В конце концов, Польша поставила перед судом генерала Ярузельского, хотя было обещано, что он останется нетронутым. То есть в латинской цивилизации принцип верховенства права был сохранен. Но те же немцы в начале 90-х годов о наших проблемах говорили: «Нет, не делайте Нюрнберг два. Это ошибочный путь. Там было много неправильного, много обид сделано». Мало того, на одной из конференций в Киеве во времена, когда Ющенко наконец поднял тему Голодомора на национальный уровень, делегация немцев набросилась на украинцев. Мол, что вы делаете? Для чего вы поднимаете эту тему? Разве вы не понимаете, что это дразнит Россию, и вы будете иметь новые проблемы? С одной стороны, Европа у себя провела принцип верховенства права, но с другой – в Восточной Европе этого принципа опасались. Во всем том, что происходит на посткоммунистическом пространстве, есть ответственность и Европы, которая фактически способствовала тому, чтобы проблему осуждения преступлений коммунизма отпизнуть на потом, может, и вовсе в никуда.
Это обернулось тем, что современные поколения должны платить цену за то, что эти преступления не были осуждены. И Небесное сотня, и ребята, которые погибли на восточном фронте, являются жертвами этого. Мы переложили проблему преступлений коммунизма на нынешнее поколение. Воспринимаем ли мы это как проблему? Мы дальше думаем категориями коммунистической идеологии и посткоммунистических реинкарнаций. Пока нам комфортнее в этнических параметрах: Россия – империалистическое зло, которое хочет захватить Украину, и, соответственно, ряд стран хотят вырваться из империалистического плена. Это справедливо, но мы оставляем без внимания проблемы коммунистической идеологии и ее преодоления. Почему? Тут я хочу перейти к проблеме греха коммунизма. Плохие мысли и поступки идут от сердца, а мы все время думаем в категории партийного билета. Тот был коммунистом. Ну и что? Как в начале 90-х годов заменялись власти в городах? Приходили к власти не коммунисты, с точки зрения партийного билета абсолютно чистые. А чем оборачивались их действия? Они несли в себе те же модели поведения, потому что они выросли как гомосоветикусы. Они, будучи на словах и в сознании антикоммунистами, были носителями коммунистических грехов. На местах было достаточно года-двух той новой «демократической» власти, чтобы люди от возмущения от их методов начали отстаивать давних руководителей.
Сейчас каждый раз на выборах мы отзываемся на замечательную музыку слов, как новые избранники будут бороться со злом. А потом мы с удивлением смотрим как или в Верховной Раде, или в правительстве деградирует человеческая природа. И мы снова говорим: «А, он такой-сякой, надо выбрать лучшего». Разве мы не понимаем, что это все зерна, не выполотые с нашей души? Грех коммунизма состоит в том, что мы думаем так, как думали в коммунистические времена. Мы привыкли к тем приемам. Кто-то из наших руководителей в правительстве искренне хотел изменить систему, но потом пришел, сел в кресло. И ему эта советская система власти дает прекрасные возможности ничего не делать – выиграем выборы, а потом уже начнем менять государство. Мы и дальше думаем, каким образом избавиться от советской власти, делаем ямочный ремонт, а старая советская дорога остается.
Коммунизм – это принцип нулевой суммы, доведенный до абсурда. Принцип нулевой суммы – это, принцип, при котором, если я выиграю, мой оппонент должен проиграть. Не может быть такого, чтобы мы двое выиграли. До коммунизма народы воевали, но было то, что поднимало людей выше этого. Большевики начали подлость. Посмотрите на войну на Востоке. Сначала делают будто безопасный коридор для украинских воинов, чтобы они вышли из окружения, а когда они идут беззащитные, по ним стреляют. А эти Павлики Морозовы, которые наговаривали на родных родителей. Или случай, который вспоминает Евгений Сверстюк, что в 30-х годах детям задавались произведения на тему «Где родители прячут хлеб?». Какая подлость! Большевистский принцип был принципом безнравственности, который всегда был исключением из правила. Они сделали его нормой. Это мы должны духовно преодолевать. Без этого мы не сможем прорваться в будущее.
Виктория Топол
